К заснеженному перрону подполз пассажирский поезд. С грохотом и лязгом открылась примёрзшая дверь вагона, и тяжело опустились железные ступени. По ним застучали маленькие женские ножки и ловко спрыгнули на платформу.
Было удивительно безлюдно, пусто. У вагона стояла худенькая невысокая проводница, чуть не девочка. На ней были громоздкие сапоги. Тёмные слегка волнистые пряди лежали на вороте распахнутого пуховика, явно великоватого, и прикрывали эмблему с красными буквами «РЖД». Ослепительные, но холодные лучи зенитного солнца скользили по её волосам, и локоны сверкали, как языки пламени. Почти чёрные прищуренные глаза устремлялись вдаль, к свету, а за ними, казалось, и всё её прекрасное личико: светлые брови и ресницы, острый носик, аккуратные губы.
Послышался скрип снега, и вскоре к проводнице подошли двое: молодая женщина с закутанным младенцем на руках и молодой мужчина с сумкой. Она знала его...
Он в изумлении поднял брови. Она посмотрела на него без задора, без увлечения, без хитрости. Ужасно официально произнесла тихим голосом:
– Добрый день. Ваши документы, пожалуйста.
Он протянул билеты с документами. Проверив их, она кивнула:
– Всё в порядке. Можете проходить.
Мужчина поставил сумку в вагон, поднялся по ступенькам и взял ребёнка из рук супруги. Следом вошла и она. Проводница внимательно наблюдала за заботливым папашей и в глубине души усмехнулась – всё думал, что никому не нужен и останется один. Пока новые пассажиры медленно продвигались к своим местам, проводница проворно забралась в вагон, спрятала подножку, закрыла дверь. Пассажир успел увидеть всё это боковым зрением, и в сердце его что-то дрогнуло. Ей ли, маленькой, тоненькой, своими слабенькими ручками тягать тяжёлые и грязные двери?
Пассажиры расположились в своём купе, и девушка тут же подошла туда с двумя комплектами постельного белья.
– Добрый день, – сказала она ещё раз. – Меня зовут Екатерина, и я ваш проводник. Пожалуйста, бельё, – она положила его на стол.
– Спасибо, – сказала женщина.
Проводница продолжила:
– В нашем поезде нет биотуалета. Чай или кофе можно купить у проводника. Приятного путешествия.
– Спасибо, – отозвался мужчина.
Теперь, без большого невзрачного пуховика, она казалась ещё прекраснее. На ней была серая отглаженная юбка и жилет. Плотная блузка с коротким рукавом подчёркивала её хорошенькие плечи. Одно только смущало: под глазами были заметны синяки, и смотрела она если не жалобно, то печально. Куда-то исчезли прежняя живость и блеск.
Она бойко развернулась и ушла к себе.
Пассажирка сразу начала стелить бельё на нижней полке, а муж разворачивал клетчатое одеяло, в которое было завёрнуто их маленькое счастье. Ребёнок засопел, но не проснулся. Женщина сняла верхнюю одежду и прилегла с младенцем. Она была довольно красивой. Более всего выделялись белоснежные волосы и светло-серые глаза с миндалевидным разрезом, а еще высокий рост и крепкое телосложение. Муж её, хоть и не красавец, но вполне симпатичный, был рыжим и носил чёрные очки. Возможно, он даже немного уступал супруге в росте.
– Я, наверное, посплю, пока она нам позволяет, – улыбнулась женщина, намекая на маленькую дочку, и накрылась простынёй. – Если что, разбуди меня. – Муж улыбнулся в ответ, кивнул и сел около окна.
За ним происходило что-то невообразимое. Началась метель. Она гналась за поездом, снежинками цеплялась за стекло и страшно выла. Виднелись сплошные белые поля и хвойные деревья, все в инее. Пассажир смотрел на картину буйной зимы и сознавался себе, что в этот момент ничего, кроме завывающей метели и маленькой проводницы в сером жилете, для него не существовало...
Сколько же ей лет теперь? Неужто его Катя уже взрослая? Да, бесспорно, у него ведь уже свой ребёнок. А всё же, не может быть... Не может быть, чтобы ей не было семнадцать, чтобы она не училась в школе, чтобы она не гуляла с ним каждый вечер субботы. Хотя давно уже не гуляет... И давно уже её не видать на родных улицах, давно не слышно слов преданной дружбы, которую она прервала где-то там, далеко, в юности, в том мире, где ей семнадцать, где она учится в школе и где гуляет с ним каждый вечер субботы.
Что сейчас с ней? Что она здесь делает? Как она может здесь что-то делать? А как же юрфак, как же больше будущее? Как же своя жизнь? Она так хотела уехать от родителей… И ведь уехала. На этих заиндевевших ступенях каждый день уезжает...
Средь шума мыслей и летящего снега послышался плач младенца. В следующее мгновение его уже качал на руках любящий отец, по коридору шагала девушка в серой форме, и только поезд неизменно мчался, мчался через вьюгу и холод, и всё ему было нипочём...
Через некоторое время пришла проводница с ведром и шваброй. Она надела обыкновенный синий халат поверх своей прекрасной формы и усердно мыла пол. Её белые ладони были в красных пятнах – кажется, и от швабры, и от ледяных ручек железных дверей. Что же эта очаровательная девочка не бережёт себя? Что же она не наденет варежки, что же ходит в блузке с коротким рукавом?
– Благодарю, – сказала она, когда пассажир приподнял ноги, чтобы не мешать. Она помыла пол во всём вагоне и возвращалась к себе уже с ярким румянцем на щеках.
«И ведь даже не заговорит. Всё такой же. Всё такой же нерешительный», – только и подумала она. Затем легла на свою полку и погрузилась в глубокий сон впервые за два дня.
Поезд сначала разогнался и ехал так некоторое время, а потом стал замедляться. Она уже выучила эти особенности и чувствовала их сквозь сон. Через четверть часа поезд остановился, и к выходу стали продвигаться пассажиры. Множество мужчин, старушек, детей и, наконец, двое: молодая женщина с ребёнком на руках и молодой мужчина с сумкой.
Худенькая проводница в большом пуховике напряглась всем телом, открыла дверь и опустила подножку, а потом каждому выходящему говорила:
– Всего доброго!
Долго пассажир помнил эту картину: девушка на перроне по щиколотку в снегу всё смотрела, как люди идут, идут, и только она неизменно стоит у своего поезда.

Этот человек каждый день переползал через железную дорогу. И не через одну пару рельсов, а сразу через четыре.
Он переползал, потому что у него не было ног. Точнее, они были, только отрезанные чуть ниже коленей. Он толкал перед собой инвалидную коляску и забирался на неё, когда пересекал рельсы.
Если на путях стояли составы, то он поднимался по ступенькам моста на коленях, а коляску всё так же толкал перед собой. Горизонтальная и ровная часть моста была затишьем перед бурей: далее ему нужно было спиной вперёд спускаться со ступеньки на ступеньку, не опрокинув на себя коляску. Иной раз добрый и уверенный человек помогал ему. Но доброго и уверенного человека могло не оказаться.
Никто не знал, куда он ползёт каждый день. Никто не знал, почему ему было так необходимо перебираться через железную дорогу. Никто не знал, в конце концов, что с ним случилось, почему он лишился половины ног.
Никто не осмеливался долго думать о том, что будет, если он однажды не успеет переползти, или упадёт, или за что-нибудь зацепится, а машинист попросту не сможет остановиться.
Неясно было и как к нему относиться. Не жалость испытывали прохожие – страх, неловкость, смятение. И лишь потом жалость. И бесконечные вопросы к себе: почему я не помог? А может быть, обидел бы, если б помог? Только какой-нибудь добрый и уверенный человек не задавался такими вопросами. Он подходил и помогал. Правда, потом не мог вспоминать об этом без содрогания. А самые добрые и уверенные не содрогались. Но тогда их правильнее называть не добрыми и уверенными, а оптимистичными и уверенными.
А каким сам был тот человек – добрым ли, уверенным, оптимистичным, наконец, хорошим или плохим, вернее, что преобладало в нём – хорошее или плохое, – никто знать не мог. Познакомиться и узнать, пожалуй, тоже никто не мог – исключая, конечно, добрых и уверенных, а также оптимистичных и уверенных, – всё по тем же причинам: страх, неловкость, смятение; стыд за то, что есть две ноги; стыд за то, что у него вместо ног два обрубка.
Вот так ползал этот человек через железнодорожные пути и через мост и даже не знал, что вокруг его персоны развелось так много размышлений.

На Новосинарском бульваре всегда светит солнце. Ровно уложенная тротуарная плитка и аккуратное пешеходное ограждение ведут вперёд, в лучшую жизнь.
Здесь возвышаются новые, ещё безымянные остановки транспорта. Через каждые несколько метров поставлены клумбы с мелкими камешками и скамейки из светлого дерева. Скоро тут будут и дома – высокие, яркие, современные. Но пока они стоят лишь наполовину построенные, в окружении подъёмных кранов и бульдозеров.
По проезжей части – свежему тёмному асфальту с ярко-белыми полосами – ещё не ездят легковые автомобили, только тракторы и КамАЗы. И по тротуару ещё не шагают обычные прохожие, только рабочие.
Бульвар прерывается пешеходными переходами, у которых ещё не работают светофоры. Переходы просто разделяют тротуар на участки, но скоро будут составлять часть новых, ещё несуществующих улиц.
За ограждением растут поляны ослепительно-зелёной крапивы. Чуть поодаль находится лес и коллективный сад с крошечными домиками и огородами. Пройдёт какое-то время, и их не будет, будет только Новосинарский бульвар с огромными жилыми комплексами, пешеходными переходами и легковыми автомобилями.
Бульвар приводит к огороженному забором странному месту, откуда доносятся крики:
– Точка!
– Точка сто двадцать два!
– Орнамент!
– Всё! Дальше!
В ряд стоят маленькие деревянные домики, или, как их называют, вагончики. Рано утром из них выползают десятки людей в камуфляжной и спортивной одежде. Они берут лопаты, весь день копают торф и песок – бывшее озеро и его берег; с любопытством поглядывают на небо, по которому летят самолёты прямиком из аэропорта.
Лопату загоняют в породу, отрезанный кусок летит к отвалу. Раздаётся крик: «Керамика!», и руки в перчатках осторожно освобождают находку от мокрого торфа. Это маленький чёрный осколок какого-то кувшина или горшка. По нему бегут линии вдавленных точек и палочек – орнамент. Осколок оказывается в специальном пакетике и подписывается, а после оцифровывается, и моется, и изучается.
Он пролежал здесь пять тысяч лет, потому что один охотник-собиратель уронил кувшин в воду, и тот разбился. Осколок лежал на дне и озера, и болота, и торфяника, а потом оказался в старательно подписанном пакетике.
Людям в камуфляжной и спортивной одежде нужно успеть найти все осколки, а также фрагменты каменных орудий и древков, потому что скоро сюда придут строить современный и красивый университетский кампус.
На Новосинарском бульваре всегда светит солнце. Ровно уложенная тротуарная плитка и аккуратное пешеходное ограждение ведут вперёд, в лучшую жизнь.